Книга В Мраморном дворце - Великий Князь Гавриил Романов

Пропуск мне выдали немедленно, и, как лунатик, я вошла в кабинет Б. и там потеряла сознание. Очнулась в объятиях жены Б. – она случайно пришла к мужу.

– Антонина Рафаиловна, – заговорила она, – я нарочно пришла сюда, так как была уверена, что вы будете здесь, прочтя список. Глеб, – обратилась она к мужу, – довольно издеваться над бедной женщиной: ты обещал спасти ее мужа, и мы должны это сделать.

– От меня ничего не зависит, – ответил он. – Сегодня вечером я соберу президиум, и мы разберем ваше дело…

Жена Б. вытащила меня из кабинета.

На свидании в тюрьме в разговоре с мужем я старалась подбодрить его, как могла, и уверила, что день его освобождения близок. Сказать всего я не решилась, боясь, что опять могут появиться непредвиденные обстоятельства и мои надежды рухнут. Однако предупредила его, что если придут за ним и поведут на допрос, то чтобы он этого не боялся.

Когда свидание кончилось, я подошла к комиссару, заменившему раненого, и спросила:

– Не говорил ли вам чего-нибудь Б. относительно моего мужа?

– Товарищ Б. предупредил меня, – ответил приветливо комиссар, – что ваш муж будет на днях освобожден, но об этом никто не должен знать. Мы его увезем потихоньку.

– Товарищ, – обратилась я к комиссару, – возьмите от меня записочку для мужа. Вы ее передадите ему тогда, когда повезете из тюрьмы.

– Хорошо.

Я написала: “Не бойся, иди смело за этим комиссаром. Это твое освобождение”.

День прошел, как сон. Одна мысль не покидала меня: завтра в 6 часов вечера будет решена судьба мужа.

Вечером позвонила мне жена Б. и спросила, куда мы предполагаем поместить мужа?

– В лечебницу Герзони, – ответила я и вместо того, чтобы успокоиться, стала еще больше волноваться. Ночь провела кошмарную: мне казалось, что моего мужа освободили, но толпа узнала его и растерзала. Что убили Троцкого, и муж как заложник накануне своего освобождения расстрелян. Вообще не было той ужасной мысли, которая бы не терзала меня в ту ночь. Я встала совершенно больной. За месяц пребывания мужа в тюрьме я потеряла полтора пуда, буквально не могла двигаться от слабости, но энергия во мне развилась чудовищная.

В день освобождения мужа я отправилась в церковь и горячо помолилась. Из церкви поехала на Смоленское кладбище на могилу блаженной Ксении, которую всегда поминала в своих скорбях. Вернулась домой с облегченной душой, взяла книгу чудес блаженной Ксении, заперлась одна в комнате и стала читать. Никогда не забуду этого момента. Мне стало вдруг так легко на душе, как будто я поднялась куда-то ввысь. Никогда ни до, ни после я не испытала такого чувства.

Домашние меня уговорили прилечь, и я, измученная, заснула. Вдруг зазвонил телефон. Сонная, шатаясь, беру трубку и слышу: “Антонина Рафаиловна, ура! освобожден!” Это была жена Б. Я начала кричать в телефон слова благодарности… и неожиданно после подъема наступил упадок сил. Я опять легла в постель и в первый раз за долгое время уснула крепким сном.

На следующее утро Б. сказал мне по телефону, что мой муж будет в 3 часа в клинике Герзони. Я отправилась туда и просила приготовить для нас отдельную комнату. С трех часов ждала, в пять мною овладела сильная тревога, и я уже хотела бежать на Гороховую, как увидела моего мужа в сопровождении комиссара в автомобиле. Я бросилась ему на шею, а затем мы оба расцеловали комиссара. Комиссар вызвал заведующую и толково ей объяснил, что муж арестован и из тюрьмы по болезни переводится в лечебницу, и никто, кроме служебного персонала и жены, не имеет права его видеть.

Когда комиссар уехал и явилась фельдшерица, чтобы записать нашу фамилию, мой муж ответил: “Романов”.

– Романов? – переспросила она. – Какая у вас неприличная фамилия!..

Я осталась с мужем. Чувство радости смешивалось с гордым сознанием, что это я вырвала мужа из когтей смерти.

На третий день пребывания нашего у Герзони я поехала на Гороховую к Б. поблагодарить его и купила по дороге цветы: жена его сказала мне, что цветы он обожает и это единственный подарок, который он примет.

Я сияющая вошла в его кабинет и в первый раз увидела на лице Б. улыбку.

– Я отпустил вашего мужа к Герзони, – сказал он, – под одним условием, которое если вы нарушите, муж ваш и вы будете арестованы. У Герзони живет освобожденная мною Брасова. Ни вы, ни ваш муж ни под каким видом не имеете права встречаться и разговаривать с ней.

Дав ему слово, я уехала сейчас же в лечебницу и там узнала, что Н.С. Брасова хотела видеть моего мужа. Через Герзони я просила передать Н.С. Брасовой мой разговор с Б.

Вскоре затем М.Ф. Андреева сказала мне, что наше проживание по соседству с Брасовой в клинике может грозить нам арестом, и предложила мне переехать с мужем на квартиру к Горькому. Без разрешения Б. я этого сделать не могла. Он дал мне его, и я прямо из его кабинета позвонила Горькому по телефону. Начав разговор, я затем передала трубку Б. Он переспросил Горького о нашем переезде и хотел кончить разговор. Но Горький, по-видимому, его еще о чем-то просил, и я услышала:

– Нет, Павла Александровича я не выпущу. Он себя не умеет вести. Ходит в театры, а ему там устраивают овации.

На следующий день мы оба переехали к Горькому.

Горький нас встретил приветливо и предоставил нам большую комнату в четыре окна, сплошь заставленную мебелью, множеством картин, гравюр, статуэтками и т. п. Комната эта скорее походила на склад мебели, которая, как мы потом узнали, вся продавалась, и в ней часто бывали люди, осматривавшие и покупавшие старину. Устроились мы за занавеской.

Здесь началась наша новая жизнь. Я выходила из дома редко. Муж ни разу не вышел. Обедали мы за общим столом с Горьким и другими приглашенными. Бывали часто заведомые спекулянты, большевистские знаменитости и другие знакомые. Я видела у Горького Луначарского, Стасова, хаживал и Шаляпин. Чаще всего собиралось общество, которое радовалось нашему горю и печалилось нашими радостями. Нам было в этом обществе тяжело.

В это время М.Ф. Андреева была назначена управляющей всеми театрами Петрограда, и я, пользуясь ее положением, начала хлопотать о получении разрешения на выезд в Финляндию. Подала также через Финляндское Бюро прошение в Сенат о позволении нам въехать в Финляндию.

Дни тянулись, и мы оба томились. Я изредка ходила на нашу квартиру и выносила некоторые вещи – платье, белье. Выносить было запрещено, и потому я надевала на себя по несколько комплектов белья мужа и других вещей. В один из моих визитов на квартиру я узнала, что ее реквизируют, а обстановку конфискуют. Муж в это время болел, а затем слегла и я.

Оправившись после испанки, я снова начала письменно хлопотать о разрешении на выезд и об освобождении также великого князя Дмитрия Константиновича из тюрьмы. Я добилась того, что доктор Манухин осмотрел его в тюрьме и нашел его здоровье сильно пошатнувшимся.

Горький обещал нам содействовать, и действительно хлопотал за нас, и получил разрешение от Зиновьева на наш выезд. В это время большевики уволили со службы Б. и на его место назначили некую Яковлеву, которая решила не выпускать Романовых. Одновременно была получена телеграмма из Москвы от Ленина: “В болезнь Романова не верю, выезд запрещаю”. К какому Романову относилась эта телеграмма, выяснить было невозможно, во всяком случае Чека отнесла ее к нам и запретила нам выезд в Финляндию. В это же время мы получили отказ от финляндского Сената нас впустить. Мы тотчас же вторично подали туда прошение.